Фортуна Семена Филиповича

Холодным майским утром мы приехали в обычный киевский двор. И на этом все обычное этого дня закончилось.

Именно здесь живет не просто человек старшего поколения, а настоящая легенда — режиссер театра и кино, заслуженный деятель искусств Украины, соавтор множества известных картин киностудии им. Довженко, профессор кафедры театральной режиссуры Киевского университета культуры и искусств  — Семен Филиппович Винокуров.

Внешность человека может меняться с годами, но эта история о том, что по-настоящему светлая душа остается всегда молодой, что доброта и душевное тепло, которые ощущаются в смехе, улыбке, каждом движении — не абстрактные понятия, а вполне осязаемые явления, а еще о необыкновенных свойствах человеческой памяти, способной в мельчайших подробностях воссоздать события далеких лет так, как будто это было вчера.

Хозяин пригласил нас в квартиру, и мне до последней минуты нашей встречи не верилось, что этому бодрому, энергичному человеку, излучающему какой-то магический  внутренний свет, действительно 80 лет.

Наверное, именно так и должен выглядеть дом творческой личности – по комнатам по-хозяйски расхаживает черная кошка, на стенах множество картин, фотографий, афиш, многие из которых бережно сохранены еще с 1965 года как новенькие. Каждое фото – не просто застывшее мгновение из прошлого, за ним – тысячи воспоминаний, целая история для отдельного рассказа.

Семен Филиппович садится за стол, надевает на голову белую капитанскую фуражку.

Наш разговор начался именно с этой самой фуражки, которую Семен Филиппович назвал «Никулинской», а потом, как из сундука с сокровищами, начал доставать из памяти эпизоды из жизни, историю за историей, для которых и целой книги было бы мало.

Родился Семен Филиппович в 1936 году в г. Хмельницком (тогда – Проскуров), прошел войну, был в эвакуации. Отец погиб, мать одна растила троих детей – Семена, Броню и Мишу. Жили бедно, голодали, приходилось несладко, мама тяжело работала, чтобы хоть как-то прокормить и поставить на ноги троих детей. Об этом времени Семен Филиппович вспоминает вскользь, но несмотря на прошедшие годы и давность событий, глаза его увлажняются от груза этих воспоминаний и благодарности, которую он испытывает к матери.

Еще ребенком лет 12, уже по возвращению из эвакуации, Семен попробовал себя в актерской профессии в драмкружке Дворца пионеров, где его увидел главный режиссер Хмельницкого театра и пригласил играть. С этого момента детское увлечение театром стало чем-то большим.  Так родилась мечта.

Не случайно первая режиссерская работа, первый спектакль, который поставил Семен Винокуров в 1965г., назывался 

«Фортуна» (как дневнеримская богиня удачи). Именно она, фортуна, кажется, через все препятствия вела его к осуществлению главной цели, той самой мечты —  создать, оставить после себя что-то хорошее, отблагодарить тех, кто в него верил, быть достойным их гордости.

Не каждому еврейскому мальчику, родившемуся в те времена в очень бедной семье в маленьком городе Проскурове, прошедшему войну, эвакуацию, суждено прожить такую яркую, полную событий, встреч и свершений, поистине необыкновенную жизнь.

Казалось, судьба изначально готовила Семену множество испытаний, после которых вознаграждала его сполна.

После школы талантливый молодой актер поехал поступать в Москву. И поступил. В ГИТИС. Но не все было так просто. Из-за большого наплыва иностранных студентов места на курсе были отданы им, а Семену – только справка о поступлении и предложение приехать на учебу уже в следующем году.

Семен Филиппович вернулся в родной город, реализация мечты отдалилась еще на год. А через год родилась другая места – поступать не на актерский, а на режиссерский факультет в Харьков.

Конкурс был огромный. «На режиссерский факультет в то время поступали только актеры, люди с опытом в профессии» — поясняет Семен Филиппович и смеется: «Но моя наглость (в хорошем смысле этого слова), настойчивость и упорство не позволили изменить намеченный план».

Так все и должно происходить в жизни человека, избравшего верный, СВОЙ путь. Семен Филиппович вспоминает: «Комиссия попросила меня назвать картину, с которой бы я сравнил то, что хотел бы снимать в будущем. И я ответил: картина Т. Яблонской «Хлеб» — светлая, радостная, залитая солнцем композиция, на которой изображен  ток, пшеница, девушки, уставшие после трудной, но честной работы…»

Без актерского образования режиссерский экзамен был стан на высший балл.

А когда объявили список поступивших, фамилии «Винокуров» в нем не было. Семен Филиппович плакал. И снова вмешивается фортуна – наш герой получает все ту же уже знакомую справку – приезжайте в следующем году.

И опять возвращение в Проскуров. Впереди год ожидания.

Ничего не случайно. И, наверное, этот год был нужен именно для того, чтобы встретить главную женщину в жизни нашего героя, главную любовь – Тамару Николаевну, которую Семен Филиппович ласкового называет Томуля.

Красавица, многие потом спрашивали, почему он не снимает такую красивую жену в своих фильмах, Тамара Николаевна была представителем серьезной, земной профессии – работала экономистом.

Любовь и сейчас слышится в голосе Семена Филипповича, когда он говорит о своей Томуле – мудрой, умной, уверенной в том, что он лучший в мире мужчина и что он обязательно будет актером.

Не прошло и года после получения справки Харьковского университета, как Семен Филиппович получает письмо. Освободилось место на режиссерском курсе и если досдать все дисциплины, можно поступить сразу на второй курс. Тамара Николаевна на тот момент была на седьмом месяце беременности и Семен Филиппович решает: не поеду.

Поступок жены наш герой называет настоящим поступком мудрой женщины. Она, земная опора для творческого человека, не думала в тот момент о своих интересах, страхах, опасениях, а просто дала ему и крылья, веру в себя и сказала: не поедешь – разведусь.

И он поехал. Начались долгие дни подготовки к экзаменам, чтение без перерывов на сон и отдых. Даже соседи по комнате в общежитии жаловались, что он им не дает спать – читает ночами.

А в родном Проскурове соседи не давали покоя Тамаре Николаевне, сеяли в ее душу сомнения, что он вернётся, не предаст их любовь. Она, как только смогла, решила все проверить сама, взяла командировку и направилась в Харьков.

Семен сидел на лавочке в парке. Если бы ждал кого-то, думала она, искал бы глазами, смотрел по сторонам. А он читал, читал, не отрываясь от книги, ничего и никого не замечая вокруг. Так она наблюдала за ним пол часа, а потом подошла сзади и закрыла глаза руками. «Томуля» — Семен Филиппович узнал ее по рукам.

Вот такая была эта любовь, трогательная, крепкая, без всяких сомнений, которую Семен Филиппович и Тамара Николаевна смогли пронести через всю жизнь, все разлуки и расстояния.

В театральном институте Семен Филиппович проучился 3 года вместо 5. Его отчетный спектакль 4 курса, поставленный по произведению О. Кобылянской «В неділю рано зілля копала»увидел главный режиссер Полтавского театра и сразу обратился к ректору университета, чтобы талантливого молодого режиссера отдали ему в театр.

Первые афиши как память о первых успехах режиссер бережно хранит до сих пор.

Спектакль «Фортуна» (первая серьезная режиссерская работа в Полтавском театре) был принят зрителями и критиками на «ура».

А после него было множество постановок, завоевавших любовь зрителей и искреннее восхищение коллег.

Для человека, живущего искусством, любое событие в жизни может послужить вдохновением. Однажды Семен Филиппович ехал в Москву и оказался в купе с молодой женщиной. Грустная история ее любви легла в основу пьесы С. Винокурова «Ищу тебя».

Все та же наглость, тот же напор – автор везет пьесу в Киев. И не зря. Пьеса не затерялась среди тысячи рукописей и вскоре была поставлена на сцене Волынского театра.

Его давно ждали на киностудии им. Довженко, где тоже был успех, результатом которого стало большое количество  знаковых для студии картин, среди которых «Назад дороги нет», «Вера, Надежда, Любовь», «Анна и Командор», «Пегий пес, бегущий краем моря» и др., но до этого было еще множество постановок в театрах Днепропетровска, Львова, Запорожья, Сум, Полтавы, поездок, работ, успехов, аплодисментов и похвал.

Вот в таких воспоминаниях незаметно пролетели три часа. Наверное, Семен Филиппович мог бы рассказывать еще и еще, а мы бы слушать бесконечное количество часов.

И что поражает больше всего, это еще не все, в свои 80 Семен Филиппович не останавливается и продолжает мечтать, ни о чем-нибудь, а о постановках, о своих сценариях, которые должны увидеть зрители, о спектаклях, о будущем. Есть еще силы, есть огонь в глазах и пусть так будет еще как минимум следующие 80 лет!

— Семен Филиппович, а что же с Никулинской фуражкой? В чем ее секрет?

Оказывается, в юности Семен Филиппович, подающий надежды молодой режиссер, гостил на даче у Юрия Никулина. Как говорят, талантливый человек талантлив во всем. Наш герой готовил для гостей фирменное блюдо – традиционную еврейскую фаршированную рыбу. Рыба вышла отменная. Гости нахваливали повара, а Ю. Никулин задумался: «что подарить тебе, Сэм (так он называл Семена Филипповича) за такую прекрасную рыбу?

А потом снял со своей головы фуражку и передал режиссеру: «Дарю, она принесет тебе счастье».

Не знаю, в фуражке ли дело, но жизнь, хоть и полная испытаний, преодолений, о которых Семен Филиппович почти не говорил на этой встрече, а если и говорил, то только легко, с юмором, но при этом полная настоящей любви, творчества, оваций благодарной публики, горящих глаз студентов уже по определению счастливая.

Никулинская фуражка с годами потрепалась и потерялась где-то на Дальнем Востоке. Но так сильно она «срослась» с образом своего обладателя, что дочка Наташа подарила Семену Филипповичу новую – капитанскую.

«Хоть я и не капитан» — смеется хозяин.

На прощание Семен Филиппович угощал нас яблочным пирогом собственного приготовления, и мы уходили немного оглушенные, завороженные чарами этого талантливого красивого человека, живущего в обычном киевском дворе.

Семен Филиппович, Вы и есть настоящий капитан, избороздивший тысячи дорог, покоривший множество жизненных бурь и штормов, всегда у штурвала, всегда устремив свой корабль вперед – к новым свершениям. И истории Вашей любви и творчества длиною в жизнь достойны того, чтобы о них был написан ни один сценарий.

Евгения Мегриш

День памяти жертв Холокоста. Интервью с бывшим узником молдавского гетто Леонидом Янкелевичем Друтманом.

27 января — Международный день памяти жертв Холокоста. По случаю памятной даты Juice решил встретиться с бывшим узником молдавского гетто, Леонидом Янкелевичем Друтманом, который провел там детские годы с трех до семи лет, с 1941 по 1945. Нашу инициативу поддержала замечательная актриса и друг Илана Шевченко, которая и расспросила Леонида Янкелевиче о его воспоминаних. И, как оказалось, помнит он достаточно много фактов и подробностей. Передаем слово Леониду Янкелевичу и Илане. Благодарим за фото Игоря Лившица, и за помощь в редактуре Иру Николенко.

Илана: «Я несколько описалась, что разговор будет очень тяжелым и непростым. Но это быливсего лишь опасения. Леонид Янкелевич оказался очень веселым, обаятельным и жизнерадостным. С любовью и верой в жизнь. И после таких интервью настолько стыдно за свое повседневной уныние».

Леонид Янкелевич: — Мама с сестрой и всей родней уехали в эвакуацию в город Горки, а мы с братом и отцом в это время были в Одесской области у его родителей. Там нас застала война, оттуда отца забрали на фронт.

Илана: — Ваша семья была разделена?

— Да.

— А сколько Вам было лет?

— Мне было четыре года, брату – шесть. В первый день войны всех мужчин собрали на базаре, переодели в военную форму и увезли. Так у нас сразу забрали отца. Мы же остались в селе. Потом с шумом пришли немцы. У нас был инвалид Боря, который не попал под мобилизацию, он выделялся среди всех – был ярко-рыжим. Немцы его привязали к двум машинам и разорвали. Хотя они были у нас не один раз, и были вежливыми. Нас с братом угощали шоколадками. Но когда они узнали, что мы евреи, то сказали, что нам будет очень плохо.

— Вы не скрывали это? Или вокруг люди говорили, что вы – евреи?

— Во-первых, скрывать что-то невозможно, да и мы не знали, что нужно что-то скрывать.

— Вы не понимали опасности?

— Не понимали. Очевидно, что были боевые части и подразделения СС, которые занимались населением. У всех были свои цели. Боевые части людей не трогали, они были заняты войной. А те, кто занимался населением, имели задание, с кем и что делать. Потом немцы ушли. Через село прошли донские казаки, мадьяры. Мадьяры были жестокие, они особенно охотились за детьми. А потом пришли румыны и итальянцы, и власть стала румынская. Потом объявили, что у нас будет гетто. Привезли много евреев из Бессарабии и многих окрестных сел. К нам подселили мужа и жену из Бессарабии. Очень симпатичные люди были – умные и доброжелательные. Фамилия была – Воловаца. Перед тем, как их подселили, у нас был тщательный обыск.

— У вас был частный дом?

— Да. Он состоял из двух комнат и кухни. Почти всю кухню занимала большая печь. Комнаты были небольшие – метров 18. Одна – проходная, а другая – спальня. Дом был с соломенной крышей. Дедушка участвовал в войне с Японией. Когда он вернулся, ему дали участок. Он построил дом. Жили там тетя с мужем, потом еще одна тетя, мы с братом, бабушка и прабабушка.

— Как вы там все умещались?

— Прабабушка была неподвижна. Она лежала на кухне.

— Еще и подселяли кого-то?

— Да. Напротив нас жила тетя с сыном, так их выселили с дома, и заселили туда большую семью Давыдовичей.

— Вы сказали, что у вас был тщательный обыск.

— Проводили его офицер и двое солдат. Если бы я его сейчас увидел, то узнал бы. Я его хорошо запомнил. Он все время насвистывал мелодию, а потом спросил у тети Сони, знает ли она эту песню. Она не знала. Он сказал, что это русский похоронный марш.

— Как вы их понимали?

— Он отлично разговаривал по-русски. Офицер был красивый, как и наша тетя Соня. Он все время с ней разговаривал. Я его очень хорошо помню. Он был высокий, на нем был желтый помятый мундир, у него была короткая стрижка и плохо побритое лицо.

— А что они искали?

— После обыска у нас исчезли все продукты и все, что связано с едой – вилки, ложки… Они все забрали. Искали, конечно, золото и все такое.

— Интересно, что офицер знал другой язык. Значит, был из интеллигенции, а отсутствовала у человека толерантность…

— Это все зависит от того, в какой среде люди живут. Возьмите русскую интеллигенцию сейчас. Мы же на нее уповали, а они все настроены против Украины. Немецкую интеллигенцию превозносил весь мир – композиторы, поэты, писатели…

— То, что они забрали продукты, вообще уму непостижимо!

— Это была политика.

— Сознательно обрекали людей на голодную смерть?

— Совершенно верно. Был указ, что дома не должно быть никаких признаков огня – света в окне, дыма из трубы.

— А где гетто располагалось?

— Село Песчаная, Балтский район, Одесская область. Под гетто выделили район, где было больше всего евреев. Евреи всегда селились компактно. Когда к бабушке приходили подруги – местные селянки, и они хотели поговорить так, чтобы я их не понял, то они всегда говорили на идиш. Они были очень доброжелательные, все друг другу помогали. Мы это чувствовали в гетто и после этого. Наш дом стоял возле базара. Там была семиместная виселица, но на ней вещали не узников гетто, а партизан. Вешали по воскресеньям.

— А почему по воскресеньям?

— Это был базарный день.

— Чтобы все видели и всем было неповадно?

— Да. В это время все евреи сидели по домам. Им было запрещено выходить. До войны, когда собирались наши родственники, то они вспоминали тех, кто погиб в 1933 году. Судя по всему, заначки продовольствия были у всех. И так прятали, чтобы никакой обыск не нашел. И когда у нас все забрали, то оказалось, что где-то у нас была зарыта кукурузная мука.

— А что готовили?

— Бабушка пекла коржики из этой кукурузной муки. Она была плохая – с червями. За них отвечал я – двумя палочками выбирал. У нас еще был огород возле дома. Его нельзя было трогать. Деревья стояли возле дома, так все ветки были посчитаны. За этим всем следили – были обходы. Все жители нашего дома были переписаны, над входом висела табличка с именами. Проверяли, все ли на месте. Особенно – по ночам.

— Подозревали, что может быть ополчение или партизанское движение?

— Было партизанское движение, и оно было очень жестокое. Партизаны не щадили немцев. Помню нападение партизан и телеги с трупами.

— А гетто было большое?

— Да, большое. Брат мой не был похож на еврея – светленький и голубоглазый. Его кое-как одевали, давали ему ведро, и он выходил за пределы гетто. Брат собирал щепки, обрезки и все для огня. У бабушки была тренога, так она в печке умудрялась, не создавая дыма, печь коржики. Естественно, чувство голода было постоянным. Наши Воловацы куда-то потом исчезли.

— Бежали?

— Нет, некуда было бежать. Кругом были оккупанты. Дома пустели, может, они нашли себе более просторный дом. Но сначала мужчин задействовали на работах. Воловаца был слесарь, а наш Пиня – парикмахер. Они рано уходили и поздно приходили. Их там подкармливали. Однажды они подрались. Поднялся шум, пришла полиция, выяснили, что виноват Пиня. Ему присудили определенное количество палок. В назначенное время Пиня пошел в жандармерию, а оттуда его принесли и свалили на кровать. Ходить он не мог, а на следующий день ему нужно было на работу. Пришли оттуда, посмотрели на него, и махнули рукой. Такая была жизнь… У нас было много итальянцев. Когда отца мобилизовали, бабушка спрятала его гражданскую одежду на чердаке, а лестницу на чердак закопала. Итальянцы захотели туда подняться. Срубили акацию во дворе, поднялись, зажгли факелы, а крыша же соломенная была. Бабушка сказала всем одеться, если что-то случится, куда-то бежать. Если бы наш дом загорелся, то сгорело бы полсела. У всех просто были соломенные крыши. Наш дом стоял на углу, а у них была какая-то развозка по дежурству. И когда было холодно, они жгли костры у нас под стенкою. Тогда мы тоже боялись за дом.

— А сколько просуществовало гетто?

— С осени 1941 по весну 1944 года. У нас была большая печь, так к нам приходили итальянцы варить конину. Тетя Соня рассказывала, что когда они готовили, я что-то не так сделал и получил от них по голове. У меня долго была незаживающая рана.

— Они делились с вами?

— Они нам оставляли кости. Мяса на них не было. Брат говорил, что еще оставляли макароны. Я этого не помню. Однажды меня позвал на улице итальянец. Через дорогу была маслобойня, она использовалась, как склад. Смотрю, а там лежит мешок с кучей хлебных объедков. Я принес этот мешок домой. Отдал его бабушке. Она его спрятала. Вот так и существовали.

— Я читала, что гетто было очень организованным, на его территории даже было кустарное производство.

— Гетто на гетто было не похоже. Жизнь зависела от комендатуры, где и какие производственные силы собрались. У меня есть тетушка Полина, которая сейчас живет в Америке. Она старше меня на девять лет. Я с ней разговаривал, когда ей восемьдесят исполнилось. Так она мне многое рассказала. Были узники гетто, которых использовали на внешних работах. У них был пропуск и они могли выходить. Так эти узники поддерживали постоянную связь с партизанами. Они приносили пряжу в гетто и вязали для них. Также участвовали в боевых действиях. У тети даже была повреждена рука. Оказалось, что это было осколочное ранение. На поле боя фельдшер натолкал туда марганцовки и сказал три дня не снимать. У нее есть медали за боевые заслуги. Они участвовали в операциях по нападению на составы, которые ехали в Германию. Была война, а вспоминаю, какими были люди, печати бедствия на лице ни у кого не было. Все старались быть модными. Когда люди умирали, то в этом не было трагедии. У нас умерло двое – прабабушка и тетя Лиза. Я даже не знал, когда умерла прабабушка, а тетя Лиза умерла ночью, то ночью была какая-то суета, а утром уже было все спокойно. Поля, что живет в Америке, рассказывала, что они занимались тем, что закапывали умерших.

— Вы ждали освобождение?

— Все евреи, в каких условиях они бы не жили, всего лишь ждали своей очереди в газовую камеру. Просто был указ фюрера. Украинцев ждала та же участь. Мы жили надеждами на освобождение. Знали, что у нас есть «Катюша».

— Это была ваша надежда?

— Одна из надежд. Пели песни: «Ой, сильний дощ іде, а надворі слизько. Утікайте, поліцаї, бо вже Сталін близько». Очевидно, что как-то люди жили. Сложнее было тем, кого пригнали за сотни километров. Сын Давыдовичей, про которого ходила молва, что он ловелас и сердцеед, как-то вышел на улицу с чем-то завернутым в одеяло. Оказалось, что это была Тора. Я не знал, что это такое. Тетя Соня сказала мне, что сегодня Песах, а у соседа это – Тора. Видно, пошла молва, люди сошлись к нему.

— И не боялся в Песах выйти в гетто с Торой! Это реально подвиг!

— Наш Пиня, который был парикмахером, хорошо знал молдавский и румынский. Однажды услышал, что румыны и итальянцы собираются бежать, будут поджоги и убийства, поэтому надо из дому исчезнуть. Была ранняя весна. Решали, что делать со мной. Я был вечно больной и голый. Я же приехал с отцом на две недели летом. Еще в теплое время года кутался во что-то, а зимой просто не выходил. Тетя Соня предложила меня оставить, но бабушка была против. Она приказала тете нести меня. Мы дошли до какого-то оврага, и там остановились. Я начал околевать. Думали, что до утра не доживу. Тут мы услышали знакомые голоса Якова и Марфы Халаим. Они, когда увидели нас в овраге в этой грязной жижи снега и земли, настояли, чтобы мы пошли к ним. У них горела свечка, было очень тепло.

— Они Вас спасли?

— Да. После этого они у меня гостили не один раз. Потом итальянцы и румыны ушли. Мы вернулись домой, начали топить печь. Пришли наши, а там уже 9 мая праздновали День победы. Был еще один эпизод – к нам приезжала немецкая комиссия. Они считали, что мы плохо вымираем. Они ходили по домам и давали соответствующие указания. Однажды полицаи согнали всех в центр села, поставили оцепление и поехали за пулеметом. Мы так просидели несколько часов, а потом они нас разогнали. Наверное, что-то с пулеметом не сложилось. Мы планомерно вымирали, но румыны не делали резких движений, они боялись наказания. Только немцы занимались полным уничтожением. Так и жили. Отобрали все съедобное, холода были – отопления и освещения не было. В других гетто, рассказывали, что даже подкармливали. Мой отец погиб на войне. Дедушка не вернулся. Он сопровождал колхозное стадо, которое эвакуировали в Сибирь. Простудился там и умер. Такое было мое видение войны – четырехлетнего мальчика. Тетушка Поля, которая была старше, совсем иначе помнит те события. В 1946 году все вернулись в Киев.

— А Вы сами родом из Киева?

— Да.

— А квартиру никто не занял?

— Квартиру заняли. Но у нас был дядя, который был ранен, и его направили лечиться в Киев. Он прошелся по нашим квартирам, и предупредил людей, что война скоро закончится, и чтобы они не располагались там особо. Все вернулись к себе домой.

Лидия Александровна «Вы только послушайте, как меня любит Б-г!»

 

Этим летом мы наведались к Лидии Александровне, чтобы встретить Шаббат, а уезжали домой мы уже от Цили Абрамовны и надеемся еще вернуться. Ведь уходить от такого светлого человека совсем не хотелось.

Лидия, а точнее Циля, сперва немного смущалась и очень скромно говорила о своей непростой, но насыщенной судьбе. Больше всего глаза нашей собеседницы «загорались» при разговоре о маме.

«У меня была настолько мудрая мама! Одна нас с братом вырастила, без никого»

Циля вместе с братом и мамой объездили пол-Союза. Сначала после выпуска из киевского института маму направили в Овруч, затем за папой военным – в Донецк (тогда — Сталино), потом — Бузанов, Казахстан, Астрахань и снова родной Киев. Циля очень вдохновлена маминым примером и даже пошла по ее стопам, став преподавателем физики. Мама поддерживала нашу героиню в самых непредсказуемых ситуациях. Однажды по возвращению из института в Киев, наша героиня никак не могла устроиться на работу без прописки и одновременно с этим ей совершенно не удавалось прописаться без официального трудоустройства. Потеряв все надежды мамы, Циля отправилась к своей знакомой – проститутке «высшего общества», та в свою очередь отправилась к какому-то генералу. «Не знаю, что они там делали, но она вернулась ко мне с бумажкой «прописать».

Война застала семью в Киеве, когда все вместе решили проведать бабушку и дедушку в столице. Папа Цили был военным НКВДэшником, что и помогло эвакуировать ее вместе с братиком и мамой в Сталинград. Самого его сразу мобилизовали и затем окружение.

«Папа погиб в Бабьем Яру. Надо полагать, его выдала наша дворничка – антисемитка. Больше мы о папе ничего не слышали».

В Сталинграде Циле и ее семье выдали скромный уголок в одной квартирке, где им даже не разрешали включать чайник. Но и Сталинград вскоре попал под обстрелы и семье снова пришлось собираться в путь, на этот раз — в Гурьев (Казахстан). Там маме, кормилице семьи повезло найти работу, помогли военные связи отца. Правда, работать маме пришлось  в тюрьме делопроизводителем, затем – в пихотное училище, которое потом вместе с семьей нашей героини перевели в Астрахань. «Там такой голод был, даже картошки не было».

А в 47 году семья, наконец, вернулась в Киев. «Меня тогда астраханской селедкой называли, такой я худой приехала».

Удача всегда будто преследует Цилю Абрамовну. Удивительные истории везения происходили с ней в разных уголках Союза. Однажды ее даже хотели направить в Чечню после института, но в самый последний момент за 2 часа до поезда все-таки направили в Киев к маме!

«Вы только послушайте, как меня любит Б-г!»

Дома у Цили есть большая книга Торы с трактовками и Сидур. «К этой книге я отношусь с особым трепетом, так как ее подарил мне наш раввин». Сегодня Циля с интересом относится к иудаизму и даже обсудила с нами недельную главу. Детство ее тоже прошло в религиозных традициях, хоть признается, что это и не всегда было просто, так как дедушка был настоящим «фанатиком». В советской молодости Циля с мужем сильно переплачивали, тайно заказывая мацу у женщины в синагоге, но очень боялись, что их самих заметят в тех краях.

Муж Цили ушел совсем рано. Он оставил ее с любимой сабачкой Жуличкой, которая появилась в их доме самым смешным образом. Однажды вдруг раздается звонок:

— Давай возьмем собачку?

— Бери, кого хочешь, только иди домой! – строго ответила Циля и вскоре на пороге появился муж с презентом. «Он достает из-за пазухи маленький комочек, и я смотрю, а у нее мамины глаза!»

Сегодня Циля живет одна и почти не выходит гулять, но всегда очень радуется гостям и с неподдельным теплом и светом открывает двери своего дома!

Нагорная Полина

Вячеслав Пильман: «Я не тороплюсь, я жду вдохновения»

Вячеслав Пильман открыл дверь с улыбкой на лице и желанием окунуться с головой в мир ярких воспоминаний о детстве, молодости и любимом деле – живописи. Вячеслав, художник, обладающий невероятным талантом создавать кистью шедевры на полотне, демонстрировал нам свои восхитительные произведения: тут и цикл на античную тематику, и абстракции, и будущий проект «Балаганчик». Излюбленная тема автора – цирк и театр.

 

«Это большой цирк, огромный, который проходит через все творчество»

С ярких полотен на нас смотрели и незадачливый Пьеро, и наивный Арлекин, и проворные акробаты. Подумать только! Эта коллекция из 70 разнообразных картин создавалась автором около 30 лет!

Вячеслав никогда не торопится, он ждет вдохновения. Как говорится, художники пользуются красками, но пишут чувствами. За вдохновением следует тема, после – ощущение цвета, который художник может увидеть через звук или мелодию.

Вячеслав: «Начинаешь водить, посмотрел – вот уже и композиция»

И по сей день наш герой рассказа безустанно принимает заказы от разномастной публики написать их портреты. Константин Паустовский говорил: «Дело художника – рождать радость». Вот и Вячеслав дарит людям кусочек радости. На стенах можно созерцать и утонченное лицо строгой бизнес-леди, и лучезарную улыбку юной аспирантки, и изящные локоны еврейского мальчугана, и даже красивейший автопортрет имеется!

 «А это я – молодой, красивый! Мой автопортрет»

Наш артист как-то печально вздохнул, но улыбнулся и вспомнил былые озорные времена.

«Я на Подоле родился, а учился в Смирнова-Ласточкина. Евреям там было крайне тяжело. Раз в два года давали 3 % для поступающих евреев, а я с первого раза поступил, был лауреатом разных конкурсов, а диплом писал на тему «Киев индустриальный».

Сейчас Вячеслав работает весьма мало, так как имеет проблемы со здоровьем, и старается больше бывать на свежем воздухе, но все же продолжает вкладывать душу в творческий процесс в своей домашней мастерской. Стоя на балконе и вдыхая прохладу города, он плавно перешел на рассказ о своем детстве.

«Я вырос среди блатных евреев. Потом некоторые из них стали деловыми, а некоторые – урками».

Говоря о еврейских хулиганах и сорванцах, вспомнил о Филипе Роте и его работах о евреях в криминале. Смеется: «Были такие «бригады» во дворе. Бригады – это, конечно, 90-е, но это было…».

Вспомнил о родном дворе, а также с теплотой в голосе поведал нам о своей семье. Дедушка и бабушка знали идиш, ходили в синагогу, в субботу старались не работать. Сам же Вячеслав – человек относительно религиозный: на Песах и Йом Кипур бывает в синагоге и иногда зажигает свечи.

 

«Бог…он не во внешнем, а во внутреннем. Это состояние души, основное – это степень национальной идентичности, ощущение принадлежности. Это моя точка зрения»

Уже практически выходя из квартиры, мастер кисти поведал нам даже о связи между Богом и искусством, в частности – современным искусством. Говорит, что, например, в галерее Пинчука представлено много работ в стиле контемпорари.

«Контемпорари – это часть современного мира, но… Во всем, что делалось раньше, присутствовали Бог и душа, а в контемпорари нету Бога»

Было безумно приятно ощущать атмосферу искусства, витающую в квартире этого удивительно творческого человека. Как-то молниеносно пролетело интервью, и пришло время прощаться. Вячеслав вместе с нами провел шаббатнюю трапезу, поблагодарил за возможность поделиться своим творчеством и с улыбкой закрыл дверь. Кажется, он был рад встрече с четырьмя красивыми девушками, или, может, пришло вдохновение на продолжение цикла «Балаганчик»? Кто знает?..

Диана Кудрик

Номи Дайч: «Любить свое дело – это такое невообразимое счастье»

Номи Дайч – коренная киевлянка, преподаватель музыки, воспитавшая за 70 лет непрерывного трудового стажа тысячи профессионалов и просто преданных музыке людей. По сей день она играет на рояле, читает без очков и на память цитирует Островского.
В гости к Номи мы приходим, как к родной бабушке – она встречает нас на пороге: «Проходите, мои дорогие!». И если накануне встречи нас так и подмывало спросить нашу собеседницу о секрете долголетия, то при знакомстве с ней все секреты открываются сами. Улыбка, крепкое пожатие руки, живой интерес к собеседнику – уже на второй минуте разговора Номи признается: «Я просто очень люблю людей. У меня с детства к окружающим не любопытство, а любознательность. И поскольку людей вокруг огромное множество, то и жить хочется долго, с пытливым умом и открытым сердцем».